...Постановщики «Пра-Бориса» прежде всего по-новому поняли жанр произведения. Вместо «народной драмы» с ее реализмом и историзмом мы увидели литургическую драму, мистериальное действо, в котором каждый персонаж сакрализован и воплощает нечто существенно большее, чем его земная ипостась. Возврат средневекового принципа «сходства», аллегории на сцену нашего театра продиктован тем, что высшие духовные ценности, «божественные сущности», я бы сказал, устали проступать через обличье современного реалистического театра.
Сцена-алтарь, перед которым стоит свечной поддон с возжигаемыми свечами, до срока отделена от храма – зрительного зала занавесом-пеленой с изображением снятого с креста Иисуса. Народная толпа уподоблена врубелевским апостолам (из росписей Кирилловской церкви в Киеве), бояре похожи на византийских святых или сакрализованных князей, шествующих в ритуальном величии по стенам Архангельского собора Московского Кремля. Мальчишки, одетые в белые одежды, символизируют ангелов небесных (к ним примыкают и непорочно чистые дети Бориса – Федор и Ксения). Даже Шинкарка в известной степени теряет свои «земные» функции, превращаясь в одну из Жен-мироносиц с пелены, – торжественно воздевает она руки в момент ссоры, не допуская насилия.

Важно отметить, что «оцерковливание» образов «Пра-Бориса» происходит не как дань моде на религию, а как выражение истинной потребности в сущностном прочтении одного из главных текстов русской культуры вообще. Во всех виденных до сих пор постановках «Бориса Годунова» иконы, пелены, хоругви и свечи были лишь антуражем, декором, помещавшим действие в определенную историческую среду. Впрочем, выявить религиозно-притчевую природу «Бориса» в прежние времена было бы просто невозможно. Здесь, в новаторском «Пра-Борисе» Колобова–Бархиных–Ивановой, все призвано оторвать нас от прямых, земных смыслов: стены восьмерика, традиционного элемента древнерусской архитектуры, оторваны от подпор и нависают над головами людей; появления и уходы персонажей оторваны от плоско-логических причин и следствий; костюмы оторваны от исторической конкретности и опрокинуты в торжественную среду иконы и фрески. «Нереалистичность» этого спектакля отмечена той «ясностью, чистотой и правдивостью», о которых говорил Кафка...
...В фойе театpa на Пушкинской «Борису» посвящена специальная экспозиция, в которой портреты русских царей сгруппированы вокруг изображения двух убиенных царевичей. В центре одной полукомпозиции Димитрий, убитый клевретами Годунова, в центре второй – цесаревич Алексей, последний наследник последнего русского царя, убитый слугами нынешнего строя. Борис Годунов, следовательно, символизирует нынешнюю Россию, мучимую угрызениями совести, кающуюся за все убийства, мучительства и утеснения нынешних «царствований».
...В начале спектакля народная толпа стоит, сбившись в тесный ряд, и смотрит вниз, на землю, откуда, словно из бездны, отдельными лучами пробивается неясный свет. Нам кажется, что народ хочет в этих тусклых лучах истины увидеть свое будущее, понять, что же его ждет хотя бы завтра...

Парин, А. Фантом русской оперы // Советская культура. 14.07.1990